Евтушенко

Люблю, когда говорят о поэтах и о поэзии. А если при этом еще и спорят – значит, жива русская культура. Онлайн и оффлайн сейчас полнятся разноречивыми мнениями о показанном по первому каналу диалоге Евгения Евтушенко с Соломоном Волковым.

«Кто кончил жизнь трагически, тот – истинный поэт», - спел Высоцкий в год, когда Евтушенко и Вознесенский миновали заветный - пушкинский и маяковский - гибельный рубеж 37-летия. И иронически сказал о своих современниках: «А нынешние как-то проскочили…». Да, трагедия прошла стороной, но драма в судьбе Евтушенко содержится. И в пестрой с виду телевизионной беседе она отчетливо проступила, нарастая от вечера к вечеру.

Евгений Евтушенко искренен. Он порой лицедействует, как всякий человек творческой профессии. Но не лицемерит, не выдает себя за другого. Он, пожалуй, не был конформистом, не ломал себя ради продвижения по социальной лестнице. Его профессиональный успех - производная от исторического успеха советской власти. В фильме «На графских развалинах», сделанном по мотивам Аркадия Гайдара к октябрьской годовщине 1957 года, за кадром звучал голос советского соловья Владимира Трошина:

В каком году мы с вами ни родились,

Родились мы в семнадцатом году.

Текст, между прочим, принадлежит Евгению Евтушенко. И в незамысловатых строках – жизненная правда. Семнадцатый год открыл дорогу именно этому антропологическому типу. Энергичный, обаятельный харизматик, способный окрылить публику, создать атмосферу восторга и дружественности. С ним хорошо – читателям, собеседникам, сотрапезникам, женщинам любого возраста. Даже властным столпам: они ведь тоже не железные, устают от карьерной борьбы друг с другом, а с модным поэтом, таким живым и непосредственным, можно отвести душу.

У него не было глубинных противоречий с этой властью: даже дерзил ей как своей. И для нее он был психологически своим. Если и отшлепает, то любя. Кто еще мог из телефона-автомата дозвониться всевластному Андропову, пригрозив ему выйти на баррикады в защиту Солженицына! И услышать в ответ сдержанное: «Проспитесь!». Врагу так не скажут.

«Советское» как духовно-исторический феномен – это обещание такой жизни, где будет только добро, а зла каким-то образом не станет вообще. Посулим народу небо в алмазах, а там – как получится. Двойной стандарт здесь заложен в основу. Слово и дело расходились с самого начала.

Евтушенко эстетически оформлял этот головокружительный, но нереальный проект. Даже в самых его крамольных его стихах просвечивает утешительный утопизм. В «Бабьем Яре» автор искренне восклицает: «О, русский мой народ! - /Я знаю - Ты/ По сущности интернационален». Увы, от жизни далековато. Да и есть ли на земле хоть единственный «интернациональный» народ? Сегодня, когда преодоление межэтнических и межконфессиональных противоречий стало условием выживания человечества, вера в пролетарский интернационализм, мягко говоря, устарела. Как и иные утопические идеалы очень советского поэта. Двойной стандарт, как это ни печально, обесценивает изрядную часть им написанного.

И все-таки Евтушенко – утопист по-своему честный, даже наивный. Придумал он, например, такую утопию, что писатели, поэты могут и даже должны любить друг друга. Когда такое было? Достоевский и Лев Толстой предпочли вообще не встречаться. Ахматова с Цветаевой встретились, но друг другу не понравились. Казалось бы, это непреложный закон бытия. Вполне к месту Соломон Волков цитирует Вознесенского: «Рифмы дружат, а люди – увы…». Но Евтушенко почему-то на протяжении полувека тянется сердцем к своему абсолютному антиподу – Иосифу Бродскому.

Отношения двух поэтов стали третьим, завершающим актом телевизионной драмы. В глазах прогрессивной интеллигенции шансы персонажей заведомо не равны. Как-то не доводилось мне встречать эстетически вменяемого эксперта, который считал бы Бродского и Евтушенко поэтами одинакового класса. Хотя допускаю, что есть читатели, которым Евтушенко ближе, чем Бродский. Но драма требует, чтобы персонажи были поставлены в равные условия, чтобы зритель наблюдал конфликт в чистом виде – без априорных моралистических оценок. И здесь такая неоднозначность достигнута. Иосиф Бродский был человеком нелегкого нрава – его беспощадные, порой оскорбительные отзывы о поэтах-современниках, в том числе опубликованные совсем недавно, могут шокировать. Но Евгению Евтушенко он не ответил взаимностью не по капризу, не по вздорности. И не из абстрактно «идейных» соображений. Он просто органически не мог сблизиться с человеком двойного стандарта. Так я понимаю этот конфликт, допускаю, что могут быть иные толкования. И если они возможны – значит, телевизионное исследование удалось.

Реальная сложность человеческих отношений между творцами литературы – разными по историческому масштабу, по политической ориентации, по эстетическим установкам – вот что становится предметом интереса. Мы хотим наконец без идеологических подсказок увидеть, каким он был – настоящий двадцатый век.

Владимир Новиков

27.10.2013