Ардабиола
довоенном экране, Ардабьев в сорок первом ползком тащил на себе контуженного Ивана Веселых под страшным, придавившим землю небом, набитым немецкими бомбардировщиками, и земля не раздвигалась, и оттуда не вылетали грозные эскадрильи... А теперь Веселых уезжает умирать и, может быть, не доедет до Есенина, как и сам Есенин до кого-то, наверно, не доехал.
- Клав, а Клав...
- К Ивану хочешь? - спросила она, не поворачиваясь. - Иди уж... - Она обиделась, но поняла. Вдогонку шепнула: - Не перебарщивайте только...
Если бы Ардабьев, идущий к Ивану Веселых мимо комбинатовского детсада рядом со старым хайрюзовским кладбищем, вгляделся, то увидел бы трех подростков, похожих на близнецов в одинаковых японских куртках на молнии. Подростки сидели на трех детских качелях. Стальные тросы качелей чуть поскрипывали. Из этих качелей подростки уже давно выросли, и, когда они слегка раскачивались, то приходилось поджимать ноги. Из рук в руки гуляла бутылка "Розового крепкого". К горлышку они прикладывались по очереди, но подросток с православным крестиком, мерцающим сквозь расстегнутую молнию куртки, задерживал бутылку в губах больше других, как будто у него было на это неписаное, но неотъемлемое право. Под его длинными девичьими ресницами были пугающе мертвые глаза.
- Скучно... - сказал он, лениво отталкиваясь ногами от земли. - Не пить - скучно, пить - тоже скучно... Особенно эту дрянь... При всей фантазии "Розовое крепкое" не "Белая лошадь", которая, как в стойле, застоялась в шкафчике у твоего предка, Фантомас... Редкое в Хайрюзовске животное... Правда, это всего-навсего сувенирное пони. Ты усек?
- Усек, Философ... - подобострастно соскочил с качелей белобровый
