Диссидент Евтушенко
22 января в Турине Евгению Евтушенко была вручена итальянская литературная премия Гринцане Кавур "за способность донести вечные темы средствами литературы, особенно до молодого поколения". На церемонии присутствовал корреспондент "Власти" Борис Волхонский .
Между Корбут и Брежневым
Евгения Евтушенко в Турине принимали на высшем уровне. Президент фонда Grinzane Cavour Джулиано Сориа (в центре) поставил его в один ряд с нобелевским лауреатом Иосифом Бродским, а губернатор Пьемонта Энцо Гиго (справа) произнес тост в честь лауреата. Один 18-летний российский студент-гуманитарий, посмотрев на это фото, спросил автора: "А кто из них Евтушенко?"
Лет тридцать назад, продираясь сквозь треск помех и писк глушилок, я слушал интервью известного тогда советского диссидента Владимира Буковского по какому-то из "вражьих голосов". Буковский сказал, что в Советском Союзе 250 миллионов политзаключенных. "Как? -- возмутился ведущий.-- Разве можно отнести к политзаключенным Леонида Брежнева, Ольгу Корбут и Евгения Евтушенко?"
Честно говоря, я плохо помню ответ Буковского -- кажется, он говорил, что никто не может быть свободным в несвободной стране. Но запомнил я этот обмен репликами именно благодаря тому, что ведущий в один ряд с руководителем государства и великой спортсменкой поставил окололитературную фигуру, уже тогда пользовавшуюся весьма двусмысленной репутацией на родине.
И вот через три десятка лет я оказался в Италии, где Евгению Евтушенко вручалась премия Гринцане Кавур.
Премия фонда Гринцане Кавур (Grinzane Cavour) была учреждена в 1982 году и носит имя замка, принадлежащего роду пьемонтских графов Кавур, который сыграл важную роль в истории Италии, в частности в объединении страны в середине XIX века. Премия вручается по нескольким номинациям. Ее цель -- повысить интерес к литературе у молодого поколения. Поэтому кандидатов оценивают два жюри (в общей сложности около тысячи человек) -- международное жюри писателей и литературных критиков и жюри студентов, изучающих филологию в университетах Италии и других стран. В числе номинаций -- премии лучшему итальянскому автору, лучшему зарубежному автору, премия за лучший литературный дебют. С прошлого года вручается специальная премия "Гринцане Кавур -- Москва". В январе премия в области литературы была вручена российскому поэту Евгению Евтушенко, а премия в области перевода -- итальянскому исследователю и переводчику русской литературы Серене Витале. Размер премии Кавур варьируется в зависимости от номинации -- от €2 тыс. до €15 тыс. По информации из пресс-службы фонда, премия, врученная Евгению Евтушенко, составляет €2,5 тыс.
Между Солженицыным и Бродским
Процедура вручения премии, проходившая в здании Академии художеств в Турине, вряд ли сильно отличалась от подобных церемоний в других странах и по другим поводам. То же вступительное слово организаторов, те же приветственные речи от властей города и области, выступления почетных гостей.
Среди множества хвалебных слов, произнесенных в адрес лауреата Евтушенко, меня особенно поразили слова "борец со сталинизмом" и упоминание его имени в связи с диссидентским движением. Как заявил заведующий департаментом культуры в администрации Пьемонта Джанпьеро Лео, "мы многим обязаны таким людям, как Солженицын и Евтушенко".
Впрочем, мысль о том, что образ Евгения Евтушенко в Италии уже многие десятилетия живет самостоятельной жизнью и практически никак не связан с историческим прототипом, звучала во многих выступлениях. А в беседе со мной президент премии Гринцане Кавур Джулиано Сориа прямо сказал, что "Евтушенко -- это миф, человек-легенда для целого поколения". Другие итальянские собеседники также признавались, что присуждение премии -- это дань ностальгии по тем временам, когда им хотелось найти хоть какой-то свет во мраке тоталитарного советского режима, а Евтушенко как самый раскрученный на Западе советский поэт олицетворял для них этот свет свободомыслия.
Поясняя, как возникла идея наградить именно Евгения Евтушенко, Джулиано Сориа сказал, что номинантов называет председатель премии, а затем книги с их произведениями рассылаются всем членам обоих жюри -- как профессионального, так и студенческого. После чего проводится голосование, определяющее лауреата. "Для нас Евтушенко и Бродский представляют собой интеллектуальный феномен",-- подытожил Джулиано Сориа.
Между ЦРУ и КГБ
Сам Евтушенко, объясняя в одном из кулуарных разговоров, почему именно он стал лауреатом, заметил, что, во-первых, в Италии очень много литературных наград -- чуть ли не каждая деревня считает своим долгом завести нечто подобное ("и это правильно"), и он уже стал лауреатом 12 таких премий. А во-вторых, отметил свою активность как гастролирующего поэта, постоянно выступающего в разных уголках мира, в том числе в Италии.
А еще на церемонии вручения премии выяснилось, что Евтушенко всю свою жизнь если не боролся с КГБ, то всячески пытался уйти из-под его контроля: он прочитал стихотворение, написанное совсем недавно и сразу же переведенное на итальянский язык. В нем поэт рассказывает, как в 60-е годы он (или его лирический герой) любил американскую девушку, а их роман проходил "nascosti agli sguardi della CIA e KGB" (в обратном переводе с итальянского -- "вне поля зрения ЦРУ и КГБ"). А в дни его пребывания в Турине одна из итальянских газет опубликовала большое интервью под шапкой: "Я заставил Брежнева плакать".
Как заметил кто-то из членов жюри, участвовавший в одной из презентаций и зачитывавший переводы на итальянский тех стихотворений Евтушенко, которые автор читал по-русски, поэту мало быть поэтом -- надо быть еще и актером. И это правда -- те приемы художественного чтения собственных стихов, которыми славился Евтушенко со времени своих первых выступлений на московских площадях и в Политехническом музее, он сохранил и по сей день. Правда, на мой взгляд семидесятника, человека, относящегося к чуть более старшему поколению с цинично-снисходительным уважением, эти приемы, если не вызывавшие восторг, то по меньшей мере привлекавшие внимание лет тридцать назад, сегодня превратились в штампы, способные вызвать в лучшем случае грусть, в худшем -- раздражение.
Итальянская аудитория вряд ли это сознавала. Но, кажется, порой чувствовала. Когда Евтушенко читал свое стихотворение "Между городом Да и городом Нет" (по-русски) и в финале проскрежетал: "Между городом Нет", театрально скрестил руки на груди, взял долгую паузу и отвернулся от слушателей, не договорив финальную слащавую фразу: "И городом Да-а-а",-- раздались аплодисменты. Пришлось поэту махать рукой, чтобы аудитория все-таки дослушала произведение до конца.
Не знаю почему, но эти преждевременные аплодисменты мне показались символичными. Как и то, что, когда я вернулся в Москву, все первым делом спрашивали: "А как он был одет?" Спешу удовлетворить любопытство: на церемонии вручения премии на Евтушенко был песочных тонов пестрый пиджак и ярко-желтый галстук с растительным орнаментом, а вечером -- черный пиджак с серебряным узором и белый галстук, тоже с растительным орнаментом.
***
Очень своевременный поэт
Как Евгению Евтушенко удавалось иметь репутацию самого свободомыслящего поэта в СССР, не теряя расположения партии и правительства? Ответить на этот вопрос с помощью архивных документов попытался обозреватель "Власти" Евгений Жирнов.
"Мы с Филиппом решили поговорить с Евтушенко на квартире"
В 1969 году партия высоко оценила диссидентскую деятельность товарища Евтушенко вручением ему ордена "Знак Почета"
Однажды я брал интервью у бывшего председателя КГБ Виктора Чебрикова. Тот жаловался, что после краха СССР в стране резко изменились взгляды на госбезопасность. Тревожился, что продолжается начавшаяся еще в перестройку кампания против агентуры КГБ. Рассказывал, как в 70-80-е годы многие ученые, писатели и художники сами шли в КГБ за помощью. И обижался, что те, кому тогда удалось помочь, теперь рассказывают, как их притесняли. Почему-то особенно сильно Чебриков обижался на Евгения Евтушенко. Мол, объявил себя диссидентом, уехал в Америку. "Неприятный очень человек,– заметил Чебриков и неожиданно рассказал, что встречался с поэтом вместе с главой идеологического управления КГБ Филиппом Бобковым.– Мы как-то с Филиппом решили поговорить с Евтушенко на квартире. Но я почувствовал, что мое присутствие ему не нравится. Он кипятился, дергался, и разговора не получилось".
Гражданская лирика Евгения Евтушенко (вверху на сцене и внизу) сделала его классиком стадионной поэзии
Однако спустя примерно год после этого разговора были изданы воспоминания генерала госбезопасности Судоплатова, где об отношениях Евтушенко и КГБ в 60-е годы говорилось буквально следующее:
"Идеологическое управление КГБ заинтересовалось опытом работы моей жены с творческой интеллигенцией в 30-е годы. Бывшие слушатели школы НКВД, которых она обучала основам привлечения агентуры, и подполковник Рябов проконсультировались с ней, как использовать популярность, связи и знакомства Евгения Евтушенко в оперативных целях и во внешнеполитической пропаганде. Жена предложила установить с ним дружеские конфиденциальные контакты, ни в коем случае не вербовать его в качестве осведомителя, а направить в сопровождении Рябова на Всемирный фестиваль молодежи и студентов в Финляндию. После поездки Евтушенко стал активным сторонником 'новых коммунистических идей', которые проводил в жизнь Хрущев".
Воспоминания об этой поездке можно найти в мемуарах самого Евтушенко. Поэт рассказывает о близком общении с некой "калифорниечкой" и о других, как тогда говорилось, нарушениях правил поведения советского человека за границей: "От пристани, где мы жили на теплоходе 'Грузия', в пахнущую пожаром ночь то и дело уносились советские автомобили, набитые спортсменами и агентами КГБ. Покидать борт теплохода было строжайше запрещено, однако мне удалось улизнуть. На берегу меня ждала моя калифорниечка. "
В те времена за подобными нарушениями обычно следовала немедленная встреча с родиной с последующим запрещением покидать ее пределы на долгие годы, если не навсегда. К примеру, Рудольфа Нуриева, во время гастролей во Франции покидавшего без разрешения гостиницу, пытались отправить в Москву, но он бежал от сопровождающих в аэропорту. Евтушенко избежал подобной участи. Несмотря на обилие стукачей в делегации, КГБ не заметил его исчезновений. А офицер КГБ, безуспешно пытавшийся завербовать поэта в 1957 году и оказавшийся в составе советской делегации на фестивале в Хельсинки, сказал, как пишет Евтушенко: "В общем, если я смогу быть вам когда-то полезным, мало ли что случится, вот на случай мой телефон".
Конечно, из любых правил бывают исключения. Да и офицер КГБ мог оказаться искренним почитателем поэтического таланта Евтушенко. ("Впоследствии,– писал поэт в своих воспоминаниях,– не всегда, но несколько раз он оказывал помощь, когда я вынужден был звонить по поводу диссидентов и отказников. Сам он никогда мне не звонил и ничего никогда не просил".) Но вот что интересно. Некоторое время назад в бывшем партийном архиве мне рассказали о визите к ним Евгения Александровича. Он интересовался степенью сохранности и секретности документов о своей жизни и деятельности. И, как мне говорили, он выглядел разочарованным, узнав, что, приложив некоторые усилия, можно сформировать достаточно полную историю его жизни в документах. Он пообещал заказать поиск документов о себе, но в архиве больше не появлялся.
"Проститутки капитализма пытаются очернить советскую молодежь"
Поэтические достижения Евгения Евтушенко плавно перетекали в прозаические отношения с высокопоставленными читателями (на фото – встреча с руководством Агентства печати "Новости")
Документы действительно были крайне интересными. Если верить им, 1957 год, когда, как писал Евтушенко, его безуспешно пытались завербовать, стал переломным в жизни поэта – в тот год его выгнали из Литинститута. Однако затем неприятности стали неизменно проскальзывать мимо него. Особенно характерной была история со стихотворением "Бабий Яр", опубликованном в "Литературной газете" в 1961 году.
Идеологические службы ЦК тогда докладывали руководству партии:
"Считаем необходимым доложить ЦК КПСС о публикации в 'Литературной газете' (от 19 сентября с. г.) идейно ошибочного стихотворения Е. Евтушенко 'Бабий Яр'.
Вспоминая о массовых убийствах евреев в Бабьем Яру, Евтушенко видит в этом только одно из проявлений векового гонения и преследования еврейского народа, совершенно умалчивая о том, что именно фашизм, являющийся порождением и орудием реакционной буржуазии, был виновником не только кровавых злодеяний в Бабьем Яру, но и истребления миллионов людей других национальностей.
В стихотворении вообще нет ни слова о фашистах, но зато говорится о русском народе, от имени которого проводились антисемитами еврейские погромы. Вместо того чтобы возбуждать ненависть к фашизму и возрождающейся фашистской идеологии в Западной Германии, Евтушенко идет по линии надуманных, исторически фальшивых параллелей и двусмысленных намеков. И хотя он делает оговорку, что 'русский народ по сущности интернационален', стихотворение является двусмысленным от начала и до конца.
Е. Евтушенко провозглашает себя – русского поэта – защитником многострадального еврейского народа, борцом против современного антисемитизма, готовым пострадать за евреев. В заключение говорится, что только тогда победно прогремит 'Интернационал', когда 'навеки похоронен будет последний на земле антисемит'.
Направленное на разжигание националистических предрассудков, оскорбительное для памяти советских людей, погибших в борьбе с фашизмом, стихотворение Евтушенко объективно имеет провокационный характер. Публикацию его следует считать грубой политической ошибкой 'Литературной газеты'".
Мне удалось найти решение секретариата ЦК КПСС по этому делу. Редактору "Литературной газеты" В. Косолапову, опубликовавшему стихотворение, объявили выговор. Правлению Союза писателей СССР поручили провести чистку редколлегии газеты. А вот пункт "Поручить ЦК ВЛКСМ обсудить вопрос о поведении комсомольца т. Евтушенко" из решения кто-то из секретарей ЦК вычеркнул.
Возможно, дело было лишь в удивительной идейной гибкости поэта. Когда тот же "Бабий Яр" раскритиковал в декабре 1962 года Хрущев, Евтушенко мгновенно переработал стихотворение и рассказал об этом на расширенном заседании идеологической комиссии при ЦК КПСС:
"Я вернулся домой и заново перечитал это стихотворение, заново продумал все высказывания Никиты Сергеевича, и именно потому, что они были глубоко дружеские. Я, пересмотрев это стихотворение, увидел, что некоторые строфы этого стихотворения субъективно правильны, но требуют какого-то разъяснения, какого-то дополнения в других строфах. Я просто счел своим моральным долгом не спать всю ночь и работать над стихотворением. Это было сделано не потому, что мне сказали, мне дали указание, никто меня не заставлял прикасаться к этому стихотворению. Это было моим глубоким убеждением".
Рассказывают, что поэт Евтушенко (второй справа) был дружен с поэтом Долматовским (четвертый справа) и даже однажды посвятил ему стихотворение: "Ты Евгений, я Евгений. Ты не гений, я не гений. Ты говно, и я говно. Я недавно, ты давно".
Видимо, в ту пору таким же искренним и глубоким было отвращение Евтушенко к западной прессе и инакомыслию. На том же совещании он говорил: "Многие представители западной прессы, эти проститутки капитализма, пытаются очернить советскую молодежь, пытаются изобразить советскую молодежь детьми, которые якобы выступают против отцов. Сколько бы они ни старались представить нас как людей, якобы при помощи эзоповского языка, при помощи других методов нападающих на то святое, что у нас было в прошлом, это им не удастся. Есть подонки, есть подонки вроде Есенина-Вольпина, сочинившего эту грязную отвратительную книжечку (Александр Есенин-Вольпин, сын поэта Сергея Есенина, один из основателей правозащитного движения в СССР. Речь идет о его книге 'Весенний лист', изданной в Лондоне в 1961 году.– 'Власть'). После того как мне подсунули под дверь в Лондоне эту книжку, я смыл руки мылом, и мне все казалось, что исходит гнилостный запах этой книжки. Есть подонки, привлекающие к себе глупых, заблуждающихся парней, которые издают книжки вроде 'Синтаксиса' (нелегального журнала, выходившего в Москве в 1959-1960 годах; с 1978 года журнал с таким же названием издавался в Париже Марией Розановой и Андреем Синявским.– 'Власть'). "
"Евгению Евтушенко рот не заткнут!"
Рассказывают, что однажды к поэту Николаю Тихонову вбежала секретарша с криком "Евтушенко вскрыл вены". "А-а-а,– не удивился Тихонов.– А кому?"
В мемуарах Евтушенко писал о 1968 годе: "Наши танки, входящие в Прагу, словно захрустели гусеницами по моему позвоночнику, и, потеряв от стыда и позора инстинкт самосохранения, я написал телеграмму Брежневу с протестом против советских танков".
Председатель КГБ Андропов позднее докладывал в ЦК о "политически безответственном поведении поэта Е. Евтушенко": "Особо резонирующим среди общественности явилось провокационное обращение Евтушенко в адрес руководителей партии и правительства по чехословацкому вопросу. Примечательно, что текст обращения буквально через несколько дней оказался за рубежом, был передан радиостанциями Би-би-си, 'Голос Америки' и опубликован в газетах 'Нью-Йорк таймс', 'Вашингтон пост' и других.
Тенденциозное отношение к развитию событий в ЧССР проявлялось у Евтушенко и ранее. В сентябре 1968 года в разговорах с участниками юбилея Николоза Бараташвили в Тбилиси он критиковал внутреннюю и внешнюю политику СССР, считая ввод союзных войск актом насилия над независимым государством, а наши действия в Чехословакии 'недостойными'. Прикрываясь рассуждениями о 'гражданском долге', Евтушенко искал поддержки своей позиции у представителей грузинской интеллигенции, а несколько позже в Москве, отстаивая ее перед руководителями драматического театра на Малой Бронной, заявлял: 'Евгению Евтушенко рот не заткнут! Я буду кричать о том, как поступили с маленькой прекрасной Чехословакией'".
Кроме того, Андропов утверждал, что "поступки Евтушенко в известной степени инспирируются нашими идеологическими противниками, которые, оценивая его 'позицию' по ряду вопросов, в определенных ситуациях пытаются поднять Евтушенко на щит и превратить его в своеобразный пример политической оппозиции в нашей стране".
Шеф КГБ писал, что Запад использует тягу поэта к материальным выгодам: "Евтушенко в обход существующих правил устанавливает связи с зарубежными издателями. Об этом, в частности, свидетельствует письмо, направленное им в августе 1968 года в Рим Жерардо Кассини, в котором Евтушенко предлагает издать сборник своих стихотворений. Обращаясь к издателю, он указывает: 'Когда книга выйдет в Италии, я могу приехать туда и выступить в больших аудиториях с целью рекламы книги. Италия – единственная страна, где я еще не имею постоянного издателя. Если мы издадим эту книгу – будем большими друзьями. Сообщите мне о количестве денег, которые я мог бы получить в качестве аванса'".
Вот что здесь странно: никаких мер воздействия Андропов не предложил. Более того. В марте 1969 года, когда шумиха вокруг поступков Евтушенко еще не улеглась, поэту, который выступил против линии партии и правительства, вручили орден "Знак Почета". Как удалось установить, награждение особо не афишировалось: оно прошло не публично, в Георгиевском зале Большого Кремлевского дворца, где обычно проходили такие церемонии, а в кабинете зампреда президиума Верховного совета СССР Искандерова.
Рассказывают, что однажды Евгений Евтушенко позвонил товарищу Андропову (второй слева). "Если вы вышлете Солженицына,– сказал поэт,– я повешусь под вашим окном". "Приезжайте, вешайтесь,– ответил председатель КГБ.– Мешать не будем. У нас тут липы крепкие".
Возможно, и здесь сыграла роль исключительная гибкость Евтушенко, который, согрешив перед партией, всегда находил способ загладить вину. В день вручения ордена он передал главному идеологу партии Суслову стихотворение на злобу дня – о боях с китайцами за остров Даманский – и следующее письмо, которое сохранилось в партийном архиве и о котором поэт нигде не упоминает:
"Зная всю Вашу занятость, тем не менее прошу Вас ознакомиться с прилагаемым мною стихотворением 'На красном снегу уссурийском', родившимся в это тревожное для всех советских людей время. Стихотворение это, по-моему, нужно нашим читателям.
Обращение к Вам вызвано тем, что в последнее время я встречаю серьезные затруднения в публикации своих стихов, как бы патриотичны они ни были.
Прошу оказать Ваше содействие в публикации этого стихотворении на страницах 'Правды' или 'Известий'".
Стихотворение неделю спустя по указанию Суслова опубликовали в "Литературной газете".
Однако не исключено и то, что Евтушенко-оппозиционер был нужен советской власти. Естественно, как оппозиционер легальный и управляемый. Но за железным занавесом в его оппозиционность после демарша с Чехословакией верили далеко не все. В Оксфорде, например, где Евтушенко осенью 1968 года собирались избрать профессором поэзии, его кандидатура была отклонена за принадлежность к официальной советской литературе. Репутацию диссидента надо было спасать. И вскоре после тихого вручения ордена последовал очередной демарш Евтушенко.
"Выступая 31 марта,– говорилось в решении секретариата СП РСФСР,– на отчетно-выборном собрании московских писателей по кандидатурам в состав Правления, тов. Евтушенко выступил с отводом кандидатуры Шолохова М. А. выдвигая в противовес этой кандидатуре членов СП, подписавших заявления по делу Синявского и по делу Гинзбурга, Добровольского и др.".
Партия, комосомол, диссиденты, люди доброй воли и реакционные круги на Западе высоко ценили гибкость поэтического языка Евгения Евтушенко
В диссидентство Евтушенко не верили и многие советские писатели. Например, когда обсуждался вопрос о закрытии ему выезда за границу, поэт Михаил Луконин попросил записать свое особое мнение: "Тов. Луконин М. К. считает, что независимо от нашей позиции вопрос о поездке Евтушенко за рубеж будет положительно решен в других инстанциях, и поэтому он 'не хочет оставаться в дураках'".
Буквально через несколько дней c Евтушенко случилась новая метаморфоза. В апреле 1969 года он написал обширное письмо Брежневу с просьбой о помощи, которое мне удалось найти в архиве:
"Обращаюсь к Вам не только как к Генеральному Секретарю нашей Партии, но и как к человеку, который – как я это знаю – любит стихи.
Я понимаю, что Вы очень заняты – особенно в это напряженное время,– но тем не менее вынужден к Вам обратиться в связи с тяжелейшей жизненной ситуацией, в какой я оказался.
Я работаю в поэзии уже почти двадцать лет. За это время я выпустил более десятка книг, не раз защищал честь советской литературы за рубежом нашей Родины, был спецкором 'Правды', являюсь членом редколлегии журнала 'Юность', членом Советского Комитета Защиты Мира, удостоен высокой правительственной награды. На мои стихи создано много песен, получивших признание народа, среди них: 'Хотят ли русские войны', 'Пока убийцы ходят по земле', 'Вальс о вальсе', 'Бежит река', 'Не спеши', 'А снег идет', 'Коммунары не будут рабами', 'Идут белые снеги' и другие. На мои стихи композитором Д. Шостаковичем написаны 13-я симфония и поэма для хора 'Казнь Степана Разина', удостоенная государственной премии. Стихи мои переводились более чем на шестьдесят языков.
И, положа руку на сердце, я с чистой совестью могу сказать, что кое-что я сделал для нашей Родины.
Я встречал и встречаю самое теплое отношение к моей работе со стороны моих многочисленных читателей – рабочих, колхозников, студенчества, интеллигенции. Однако есть люди, которые упрямо не желают объективно оценить мой труд и мешают мне работать на благо народа. Эти люди, цепляясь за частности, пытаются зачеркнуть мое творчество вообще и искусственно создают вокруг меня чуждый мне ореол 'опальности'. "
"Именитый чекист связался с именитым поэтом напрямую"
Брежнев не ответил ни на это, ни на следующее письмо Евтушенко. Ему закрыли выезды за рубеж, ограничили тиражи книг, перестали платить за публичные выступления. Теперь его страдания от советской власти стали практически натуральными. Правда, длились они сравнительно недолго – столько, сколько понадобилось, чтобы образ легального оппозиционера окончательно сформировался. Сам Евтушенко в интервью немецкому "Штерну" в 1979 году сформулировал это так:
"Когда хотят меня задеть, то мои отдельные стихи могут толковать так, что я являюсь врагом социализма. Другие, наоборот, могут толковать так, что я защитник социализма и даже догматик. И то и другое ошибочно. Социализм в нашей стране – это реальность, и я пытаюсь изображать эту реальность без приукрашивания наших трагических ошибок и без боготворения наших побед".
Он снова ездил по миру, причем пытался попасть даже в те страны, с которыми у СССР либо вовсе не существовало отношений, как с Израилем, либо отношения находились на нулевом уровне, как с Китаем. Прося китайцев пригласить его к себе, он пытался добиться разрешения подольше посмотреть страну и поговорить с ее главой Дэн Сяопином, причем, как настаивал Евтушенко, "беседа должна быть откровенной".
Видимо, польза, которую поэт приносил СССР, была куда больше вреда от его мелких прегрешений. И ему вновь прощали выходки, которые не дозволялись больше никому. А в 1983 году, когда партию и государство возглавлял Андропов, Евтушенко в связи с 50-летием был награжден орденом Трудового Красного Знамени.
К тому времени о его особых отношениях с КГБ говорили и в литературной среде, и на Лубянке. Недавно были опубликованы воспоминания бывшего сотрудника идеологической контрразведки Сергея Турбина о том, как вносилась правка в поэму Евтушенко "Фуку!". Сначала предложения о поправках передавалось поэту с Лубянки через редакцию журнала "Новый мир". Но тот вел себя вызывающе.
"Евтушенко, отдыхавший в то время в Сочи, возмутился и заявил, что, если 'цензоры в погонах' попробуют скорректировать его авторское право, он 'поднимет скандал на весь мир'. Эта реакция по цепочке была доведена до зампреда Бобкова. 'Ах так! – возмутился, в свою очередь, Филипп Денисович.– Тогда передайте ему, что, если поэма выйдет в неизмененном виде, КГБ выступит со специальным заявлением!' Снова заработала цепочка. Но тут неожиданно руководство приказало мне приостановить участившиеся визиты в 'Новый мир'. Выяснилось, что именитый чекист связался с именитым поэтом по телефону напрямую, и был найден компромисс".
До получения премии "за способность донести вечные темы средствами литературы до молодого поколения" Евгению Евтушенко оставалось еще долгих двадцать лет.