Евгений Евтушенко «99 хула-хупов»
25.06.14, Библио-Глобус
О случае с Чабуа Амирэджиби, предисловие и стихотворение
ДЕВЯНОСТО ДЕВЯТЬ ХУЛА-ХУПОВ Памяти Чабуа Амирэджеби Это ж надо — выпало мне в небе ухватить счастливую звезду, будто с Чабуа Амирэджеби — с лагерной легендою — иду. Мало ль было, что ли, чудных ночек, я их не забуду никогда, только тянет вновь на огонёчек — может, он и есть моя звезда. Запахи магнолий так магнитны — что-то листья шепчут в полумгле, — может быть, самой земли молитвы, чтобы счастье было на земле. Дразнят ресторанчиками Гагры, где нас ждёт любое что-нибудь — то ли, может, нас возьмут за жабры, то ли мы — красавицу за грудь. И плакат с артисткой голопупой, но не голой в целом, нас привлёк. "Девяносто девять хула-хупов!" — Это же ведь райский уголок! Мы уселись, будто бы в Париже, и от сцены всласть недалеко в экс-именье княжеском, "в Гагрипше" — видите: рифмуется легко! И когда Она вальяжно вышла только с хула-хупами двумя, стало до дыхания всё слышно в зале, усмирённо не шумя. И была она чуть-чуть большая, с выгибом дразнящим позади, нехотя как будто обольщая родинкой, где вырез на груди. Было наливное тело спело, и живот вибрировал, и грудь. Бабочка, присев, едва успела из-под хула-хупа ускользнуть. Ну а хула-хупы прибавлялись, змеями плясали на ногах, с бёдрами и шеей забавлялись, не могли насытиться никак. А глаза страдальческими были от такого тяжкого труда, но казалось мне — меня любили и, быть может, даже навсегда. И соединились наши души её взглядом: ты смотри, смотри... "Девяносто шесть! — сказал ведущий. — Добавляю ей последних три!" И сказались нервы и усталость, и в глазах был горестный укор. Еле устояла. Зашаталась. Рёв раздался: "Мировой рекорд!" Подошла ко мне, как бы по краю собственной судьбы, спросив: "Как быть? Я всегда глазами выбираю в тот момент, кого могу любить. И не нахожу. А ты мне, мальчик, кажешься таким..." Но в этот миг кожи крокодильей чемоданчик лёг на стол, и кто-то напрямик, за моей спиной, как невидимка, так сказал: "А ну-ка, поглядим-ка. Женщина, я вам хочу помочь. Мне от вас нужна одна лишь ночь". Щёлкнул чемоданчика замок. Я смотреть, что было в нём, не мог. Женские слова были просты: "Я — мать-одиночка. Ты прости". Чабуа похлопал по плечу: "Утешать тебя я не хочу. Но запомнил я ещё с тюрьмы: "Не были мы, кореш, матерьми". Вздрогнули на всей земле халупы и дворцы. Всё как рукой сняло. Девяносто девять хула-хупов осыпались медленно с Неё.