Евтушенко

"Народ жив, пока жива его историческая память" Астафьев.

Братская ГЭС (Азбука революции)

Гремит
           «Авроры» эхо,
пророчествуя нациям.
Учительница Элькина
на фронте
           в девятнадцатом.
Ах, ей бы Блока,
                     Брюсова,
а у нее винтовка.
Ах, ей бы косы русые,
да целиться неловко.
Вот отошли кадеты.
Свободный час имеется,
и на траве, как дети,
сидят красноармейцы.
Голодные, заросшие,
больные да израненные,
такие все хорошие,
такие все неграмотные.
Учительница Элькина
раскрывает азбуку.
Повторяет медленно,
повторяет ласково.
Слог
           выводит
                     каждый,
ну, а хлопцам странно:
«Маша
           ела
                     кашу.
Маша
           мыла
                     раму».
Напрягают разумы
с усильями напрасными
эти Стеньки Разины
со звездочками красными.
Учительница, кашляя,
вновь долбит упрямо:
«Маша
           ела
                     кашу.
Маша
           мыла
                     раму».
Но, словно маясь грыжей
от этой кутерьмы,
винтовкой стукнул
                               рыжий
из-под Костромы:
«Чего ты нас мучишь?
Чему ты нас учишь?
Какая Маша!
Что за каша!»
Учительница Элькина
после этой речи
чуть не плачет...
                               Меленько
вздрагивают плечи.
А рыжий
           огорчительно,
как сестренке,
                     с жалостью:
«Товарищ учителка,
зря ты обижаешься!
Выдай нам,
           глазастая,
такое изречение,
чтоб схватило за сердце, -
и пойдет учение...»
Трудно это выполнить,
но, каноны сламывая,
из нее
           выплыло
самое-самое,
как зов борьбы,
врезаясь в умы:
«Мы не рабы...
Рабы не мы...»
И повторяли,
                     впитывая
в себя до конца,
и тот,
           из Питера,
и тот,
           из Ельца,
и тот,
           из Барабы,
и тот,
           из Костромы:
«Мы не рабы...
Рабы не мы...»
...Какое утро чистое!
Как дышит степь цветами!
Ты что ползешь,
                     учительница,
с напрасными бинтами?
Ах, как ромашкам бредится -
понять бы их,
                     понять!
Ах, как березкам брезжится -
обнять бы их,
                     обнять!
Ах, как ручьям клокочется -
припасть бы к ним,
                               припасть!
Ах, до чего не хочется,
не хочется
                     пропасть!
Но ржут гнедые,
                     чалые...
Взмывают стрепета,
задев крылом
                     печальные,
пустые стремена.
Вокруг ребята ранние
порубаны,
           постреляны...
А ты все ищешь раненых,
учительница Элькина?
Лежат,
           убитые,
среди
           чебреца
и тот,
           из Питера,
и тот,
           из Ельца,
и тот,
           из Барабы...
А тот, из Костромы,
еще живой как будто,
и лишь глаза странны.
«Подстрелили чистенько,
я уже готов.
Ты не трать, учителка,
на меня бинтов».
И, глаза закрывший,
почти уже не бывший,
что-то вспомнил рыжий,
улыбнулся рыжий.
И выдохнул
           мучительно,
уже из смертной мглы:
«Мы не рабы,
                     учителка,
Рабы не мы...»