Евгений Евтушенко «Бабий Яр» Израиль Петах Тиква
Евгений Евтушенко читает "Бабий Яр" декабрь 2009 Израиль, Петах Тиква
БАБИЙ ЯР, овраг на бывшей окраине Киева, который стал символом гибели евреев от рук нацистов в СССР во время Второй мировой войны. 20 сентября 1941 г. германская армия оккупировала Киев. Значительная часть еврейского населения города не успела эвакуироваться как из-за стремительных темпов немецкого наступления, так и потому, что руководители Советского Союза и Украины неоднократно заявляли, что Киев не будет сдан. Поводом к уничтожению еврейского населения послужили серия взрывов в центре города, совершенных по приказу командования Красной армии. Первый такой взрыв произошел 24 сентября 1941 г., были разрушены штаб немецкой армии, комендатура, гостиница для офицеров. Оккупационные власти Киева вывесили около двух тысяч объявлений следующего содержания: «Все жиды города Киева и его окрестностей должны явится в понедельник 29 сентября на угол Мельниковской и Дегтяревской улиц (возле кладбища). Взять с собой документы, деньги, ценные вещи, а также теплую одежду, белье и прочее. Кто из жидов не выполнит это распоряжение и будет найден в другом месте, будет расстрелян. Кто из граждан проникнет в оставленные жидами квартиры и присвоит себе вещи, будет расстрелян». 29 сентября колонны евреев с вещами в сопровождении охраны направились в Бабий Яр. Там они сдавали документы и ценные вещи и раздевались, после чего их подводили к яме и расстреливали.
БАБИЙ ЯР Над Бабьим Яром памятников нет. Крутой обрыв, как грубое надгробье. Мне страшно. Мне сегодня столько лет, как самому еврейскому народу. Мне кажется сейчас - я иудей. Вот я бреду по древнему Египту. А вот я, на кресте распятый, гибну, и до сих пор на мне - следы гвоздей. Мне кажется, что Дрейфус - это я. Мещанство - мой доносчик и судья. Я за решеткой. Я попал в кольцо. Затравленный, оплеванный, оболганный. И дамочки с брюссельскими оборками, визжа, зонтами тычут мне в лицо. Мне кажется - я мальчик в Белостоке. Кровь льется, растекаясь по полам. Бесчинствуют вожди трактирной стойки и пахнут водкой с луком пополам. Я, сапогом отброшенный, бессилен. Напрасно я погромщиков молю. Под гогот: "Бей жидов, спасай Россию!"- насилует лабазник мать мою. О, русский мой народ! - Я знаю - ты По сущности интернационален. Но часто те, чьи руки нечисты, твоим чистейшим именем бряцали. Я знаю доброту твоей земли. Как подло, что, и жилочкой не дрогнув, антисемиты пышно нарекли себя "Союзом русского народа"! Мне кажется - я - это Анна Франк, прозрачная, как веточка в апреле. И я люблю. И мне не надо фраз. Мне надо, чтоб друг в друга мы смотрели. Как мало можно видеть, обонять! Нельзя нам листьев и нельзя нам неба. Но можно очень много - это нежно друг друга в темной комнате обнять. Сюда идут? Не бойся — это гулы самой весны - она сюда идет. Иди ко мне. Дай мне скорее губы. Ломают дверь? Нет - это ледоход... Над Бабьим Яром шелест диких трав. Деревья смотрят грозно, по-судейски. Все молча здесь кричит, и, шапку сняв, я чувствую, как медленно седею. И сам я, как сплошной беззвучный крик, над тысячами тысяч погребенных. Я - каждый здесь расстрелянный старик. Я - каждый здесь расстрелянный ребенок. Ничто во мне про это не забудет! "Интернационал" пусть прогремит, когда навеки похоронен будет последний на земле антисемит. Еврейской крови нет в крови моей. Но ненавистен злобой заскорузлой я всем антисемитам, как еврей, и потому - я настоящий русский!
