Евтушенко

Известный поэт отмечает восьмидесятилетие. В интервью он рассказал о том, почему не стал министром культуры, необходимости возвращения к идеалам, и что такое настоящий патриотизм.

Людям нужны идеалы

Человечество начинается с собственной страны

Я читал свои стихи с минарета

- Евгений Александрович, в этом году вы, как и в прошлом, будете отмечать день рождения в Америке, а не по традиции - на сцене Политехнического. Почему?

- В прошлом году из-за проблем со здоровьем, я все-таки отмечал свой день рождения в Москве в Политехническом, хотя и не 18 июля, а 27 декабря. Американские врачи не хотели меня отпускать, потому что после операции голеностопа рана в течение года окончательно не срослась, но я решил не нарушать традицию.

Я выступать мог, только сидя на сцене, но вечер длился полные три часа. А затем до Нового года три дня раза подряд в трех крупнейших книжных магазинах и они тоже были битком набиты и везде меня просили читать полностью последнюю мою поэму «Дора Франко» хотя чтение ее продолжалось час двадцать, потом просили прочесть и другие стихи, и рука чуть не отваливалась от усталости подписывать книги - и новые, и старые.

Увы, из-за состояния здоровья у меня сорвалась огромная поездка по стране от Санкт Петербурга до Петропавловска на Камчатке. Но я знаю, что в моем переделкинском музее мой день рождения 18 июля будут отмечать мои друзья моей поэзии –писатели, актеры, издатели. Вести вечер будет Михаил Задорнов и я совершенно не ожидал, что получу национальную премию «Поэт». Писателям труднее всего голосовать друг за друга. Спасибо, что проголосовали.

- В последнее время на вас обрушился шквал всевозможных премий – и в России, и за рубежом. Значит, прав был Корней Чуковский, когда говорил, что в России надо жить долго?

- Видимо, он говорил о другом. О том, что надо увидеть и познать, как можно больше, а не для того, чтобы получать премии. Настоящий профессионал знает, что они не самое важное в жизни.

- Перед началом интервью, вы грустно сказали: «Сегодня не хватает Андрея Дмитриевича Сахарова». Почему именно Сахарова?

- Потому что у нас в общественной жизни не хватает людей, в присутствии которых было бы стыдно плохо себя вести.

Вот сейчас уходит Нельсон Мандела. Кстати, я счастлив, что родился с ним в один день. Он двадцать семь лет лет просидел в тюрьмах во время апартеида. Когда он вышел из нее, как народный герой, то многие, в том числе и его жена, надеялись, что он отомстит белым за свои муки, и страдания десятков тысяч африканцев. Но, став президентом, он не допустил бойни. Он подавил в себе чувство мести. У него не было этого в характере.

Вот Ельцин был мелкомстительный человек, и не слушал других. Я это сразу понял. Я еще могу понять презрение, но не месть, чувство мести – это не мое.

- О Ельцине и том времени вы очень откровенно написали в своем романе «Не умирай прежде смерти»…

- Я и сейчас готов подписаться под каждым своим словом. Да, его имя собирало огромное количество людей, и он бесстрашно взобрался на танк в начале путча. но как пошло он занимал кабинет Горбачев, как беозответсгвенно он вел себя в Беловежской пуще! Он не соображал, что делает. У него была только одна задача – свалить Горбачева. Он не знал, что будет распад страны.

Почему он питал такую так злобу против Дудаева? Дудаев был советским генералом и советским патриотом. Разве он был из агрессивных исламистов или фундаменталистом? Скольких жертв можно было бы избежаьать и все таки договоритьтся. Просто Дудаев был не его человек, и он взбеленился. Послушал Грачева и других обещавших ему: «Давай мы задавим его». Помнишь, как я отказался после начала чеченской войны от ордена, да еще «Дружбы народов»?

Я не идеализирую Горбачева, но при нем во власти и среди депутатов было много интеллигенции. Да, при нем засвистывали и затаптывали Сахарова на съездах. А ведь войну в Афганистане остановили во многом благодаря ему, и другим интеллигентам.

- Можно вспомнить, какие свободные были выборы тогда. Вы же сами были депутатом последнего Верховного Совета СССР. Помните, как они проходили?

- Писатели тогда не проголосовали за меня, и я не попал в список-квоту от союза советских писателей. Тогда мне предложили избираться от них шахтеры московского угольноого бассейна. У меня же несколько лет был купленый на черном рынке потрепанный «Мерседес», который был тогда еще редкостью, и приехал на нем на голосованиею. Припарковался у входа. На собрании выяснилось, что против меня выдвинули кандидатуру директора какого-то «почтового ящика». Он тогда привел с собой наемных клакеров. Вдруг на сцену поднялся милиционер, и говорит: « Мало того, что товарищ Евтушенко не поддерживает отечественное машиностроение, так он еще нарочно припарковался в неположенном месте». И люди проголосовали против меня.

Тогда четырнадцать городов предложили мне баллотироваться от них. Я согласился на предложение харьковчан.

- Почему именно Харьков?

- Я вспомнил, как в 1960 году, когда меня долбали во всех газетах, я ехал с болгарским поэтом Стефаном Цаневым своем разбитом «Москвиче», и в Харькове у меня забарахлил карбюратор. Тогда мне помог его отремонтировать один хороший человек, он оказался инженером констроуакторского бюроо «Хотите, организуем вам выступление?» - спросил он. Я подумал: почему бы и нет? Решили остановиться.

То, что произошло было незабывемым. Люди собрались у входа в магазин «Поэзия» на площади Пушкина. Народу было тысяч пять, как они уместились на этом маленьком пятачке, не понимаю. На крыльце магазина мне для возвышения поставили бочку из-под сельди. Я читал стихи с микрофоном. Скоро его у меня отобрал милиционер: «Я, конечно, восхищаюсь вашими стихами, но разрешения на микрофон нет». А люди все приходили и приходили. Когда я уже почти сорвал голос, какая-то женщина из окна второго этажа, на веревочке спустила мне термос с теплым молоком.

Я запомнил этот случай, и когда, читая список городов, где мне предлагали выбираться, увидел Харьков, тут же согласился на их предложение. Меня выдвинул университет и еще несколько предприятий. Когда я приехал в Харьков, то мне сказали: «Мы с вами пойдем на старое место». И все повторилось. Тот же магазин, то же крыльцо, так же достали бочку. И также со второго этажа, на веревочке, в термосе, та же женщина спустила мне теплое молока: «Евгений Александрович, мы вас 29 лет ждали вас, грели молочко».

Вот я сейчас рассказываю, а у самого слезы на глазах…

У меня было пять соперников соперников, все они были местные. Представьте себе – насколько люди тогда были неиспорченные! – не было никаких компроматов, мы все вместе ездили выступать, даже выпивали. Сейчас, в СШАнаблюдаю за местными выборами, и могу сказать, что те выборы, в Верховный совет в 1987 году были самыми единственные свободными и честными. Еще и потому что у всех кандидатов было одинаковое время для выступлений по телевидению, и место в газетах.

Поддержать меня приезжал Святослав Федоров, который был моим доверенным лицом, а от Харькова доверенным лицом был поэт Борис Чичибабин. На тех выборах я получил 68 процентов голосов, и все мои «соперники» пошли вместе со мной праздновать победу. Я до сих пор дружу со многими из ним.

- Но политической карьеры у вас так и не получилось..

- Да честно говоря я и не стремился к этомуКогда мне во времена, когда Ельцин только пришел к власти, мне предлагали пост министра культуры, я отказался. Потому что видел, как многие не выдерживают испытания властью. Писатель не может быть равнодушным к политике. Но этим лучше заниматься, не будучи связанным по рукам и ногам предварительными обязательствами.

Я никогда не хотел делать карьеру. Я лирик, и мой подход к политике тоже был лирический. Мне было достаточно моего опыта, чтобы понять, политика не для меня. Люди начинали считать, что я всемогущ, и все могу.

- Неужели ничего не могли? Что-то вы же сделали для избирателей.

- В Харькове мне приходилось принимать иногда махновские решения. Там был завод, на котором делали стиральный порошок. Буквально все, что производили, отправляли куда-то, а в Харькове сам порошок был страшным дефицитом. Жены рабочих грозились устроить забастовку. Я позвонил премьер-министру Николаю Рыжкову: «Николай Иванович, вот такая ситуация. Дайте возможность, пусть несколько вагонов останется для рабочих завода». «Как? У нас же план». Я уговорил его, что рабочие купят порошок по спискам. И рассчитваются сполна.«Ну смотри, - сказал Рыжков, - если тебя потом посадят, постараюсь помочь». Слава богу, я и рабочим помог, и они мне помогли – никто не смухлевал, и Рыжкова мы не подвели.,и он нас тоже. Он порядочный человек.

Но я никогда не давал никаких пустых обещаний. Я горжусь своей программой. Я был единственным депутатом, который понял, что надо уничтожить выездные комиссии, и что люди не должны унижаться перед ними. Кстати, даже у Сахарова не было в программе этого пункта-он не считал этот пункт первоочередным. Я понимал, что люди должны увидеть мир сызмала чтобы не было у них комплекса неполноценности. И ведь добился этого, как и закрытия на вокзалах депутатских комнат. Правда, потом их быстро переделали в комнаты для официальных делегаций.

Сейчас растет другое поколение, к сожалению, они едут за границу оттягиваться и пьянствовать, хотя какая разница: где пить? Но есть и другие, которые едут учиться, и не только.

Я счастлив, что у меня был такой опыт, но потом все потекло по-другому. Люди поняли, что место депутата денежное место, и выгоднее лоббировать чьи-то интересы, чем защищать интересы людей.

Знаешь, на западе тоже есть что-то похожее, но там стараются не афишировать хотя бы роскошь, в которой живут. А у нас все просто мешается с похвальбой и вульгарным хвастовством. Ты только послушай, какие интервью дают наши попсовые звезды. Как бесстыдно они рассказывают о подарках, которые получают. Разве можно так говорить в стране, где столько бедных людей?

Сейчас появилась очень опасная вещь – взаимоозлобленность. Разве ты этого не чувствуешь? Люди обледеневают. Кто-то говорит, что виноват капитализм. Не совсем так. У нас, к сожалению, не получился социализм с человеческим лицом. Мы были на пути к нему. Социализм вырос из христианства, потом мы его искорежили, испоганили.

Американцы правого толка гордятся тем, что победили в холодной войне. Какие-то дураки даже придумали орден «За победу в холодной войне», к счастью, его не утвердили. Но ведь это не они победили, это – мы проиграли. Это я понял в 1968 году, когда войска Варшавского Договора ввели в Чехословакию.

- Как вы думаете, почему у нас начался поиск врагов России? Врагами объявлены и американские усыновители, и геи, и либералы…

- У политиков это часто бывает. Чтобы продержаться у власти они ищут врагов. Это такая некая монополия на патриотизм. А что такое патриотизм? Это порядочность. Вот почему сегодня не хватает Сахарова. Перед ним было бы стыдно так вести себя.

Не помню, кто сказал про Льва Толстого, может, Розанов в «Опавших листьях», хотя могу ошибаться. «Если бы Лев Толстой был бы жив, то не осмелились бы начать первую мировую войну». Потому что Толстой был человеком, к которому прислушивались не только в России. К нему ездило огромное количество людей. Между прочим, одним из лучших учеников Толстого был Ганди, а учеником Ганди был Мандела. Я с с ним родился в один и тотже день.

И американцы, и мы, и вообще человечество сегодня мало осознаем себя человечеством. Посмотри, что происходит в России – такого антиинтернационализма, как сейчас, раньше не было. Мир должен сплотиться против террористической угрозы, и держаться вместе. Мы теряем интернационализм, а у нас ведь многонациональное государство.

Помнишь, что говорил Достоевский о Пушкине? Он сказал, что самое главное качество Пушкина – «всемирная отзывчивость». И эта отзывчивость подразумевает патриотизм всей матушки-Земли. Ведь когда родилась наша планета, на ней не было никаких границ. Бог не нарисовал их.

Мне кажется, что самое важное сегодня – это вернуться не к идеологиям, а идеалам. Какое общество мы строим непонятно, но людей должно что-то объединять – не идеологически, потому что любая идеология - официальная или неофициальная – это клетка. Людям нужны идеалы.

Наверное, прав был Сахаров, когда предлагал человечеству подытожить и наш, и западный опыт. Не все же упирается в экономику. Посмотрите, сколько самоубийств в западных странах. Видимо, людям не хватает вдохновенности в жизни. Да и у нас она почем-то «проявляется» во время футбольных матчей, когда фанаты ездят из одного города в другой, разбираться с другими фанатам. Кстати, мне было стыдно смотреть, как на прошлогоднем чемпионате Европы по футболу, наши, проиграв, не подали руки своим противникам.

- Но не все так безнадежно, наверное?

- Я верю, Россия не пропадет. Само существование Грушинского фестиваля, на который приезжают со всей страны – от Сахалина до Краснодара – говорит о том. Вот где я отдыхаю душой, так это на Грушинском фестивале. Это моя Россия. Островок России, который я люблю который вырвался из из междоусобицы времен, так мешавющую нам обьединиться, как ледокол. В этом году Грушинке исполняется сорок лет, и они пригласили меня отметить на нем мое 80 летие. К сожалению, меня там не было. не позволило здоровье. Но вместо меня туда приехали молодые артисты театра на Таганке – они, судя по всему, прекрасно читали мои стих восстанавливая казалось бы необратимый разразрыв поколений.

- Кстати, как получился этот спектакль в театре на Таганке?

- Надо сказать, что я очень переживал раскол театра, соперничество Любимова и труппы.

Написать сценарий мне предложил еще Золотухин: «Мне кажется, нам сегодня надо вернуться назад, и вспомнить, что у нас было общего. Напиши сценарий, как видишь сам ». Я написал. Потом мне позвонил Веня Смехов: «Понимаешь, я все это вижу немного по-другому. Можно, я сам попробую?». Я согласился.

Сегодня на спектаклях, как мне рассказывали, происходит что-то невероятное. Пятнадцать минут оваций.

- Вы уже сказали о своей новой поэме «Дора Франко». Мало кто ожидал, что в ваши годы можно написать такое. Как ее оценили в Латинской Америке?

- Мне написал Серхио Рамирес высокообразованный интеллигентный человек из аристократической семьи, бывший сподвижник никарагуанского революционера Ортеги. Он издает свой еженедельник, который читает вся Латинская Америка.

Он написал мне: «Во-первых, поздравляю тебя, как читатель. Раньше у меня были две любимые литературные героини – мадам Бовари и Анна Каренина. Теперь у меня есть Дора Франко. И еще я скажу, как латиноамериканец. Ты написал так, как у нас никто уже написать не может». Потом он напечатал поэму в своем еженедельнике, всю, целиком, а это сорок четыре страницы компьютерного текста.

Я не мог написать поэму сразу. Я просто не смог осмыслить сразу того, что произошло. Иногда нужно время, чтобы понять что-то, осмыслить пережитое. Как правильно говорил Есенин, «лицом к лицу лица не увидать». Поэтому и «Война и мир» Толстого – один из лучших романов о войне 1812 года. Было много мемуаров, но так, как написал Толстой, никто не написал.

- Последние годы вы занимаетесь составляете антологию «Десять веков русской поэзии». Когда она появится в продаже?

- Первый том уже готов и будет представлен в мой день рождения в моем переделкинском музее. Это 850 страниц. Второй выйдет вдогонку, к сентябрьской книжной выставке. Всего будет пять томов. Обо всех больших и известных поэтах, я написал. Теперь пишу про малоизвестных, но не менее интересных. Недавно открыл поэта Мощенко, это бывший подполковник милиции. У него потрясающие стихи, и еще у него есть роман о джазе.

Еще я дооткрыл, к сожалению, после смерти, Юрия Кузнецова. Его все время делали моим врагом, нас постоянно стравливали те самые «патриоты», которые все время называли меня западником. А кто еще столько стихов о России написал, как я? Люди до сих пор поют песни на мои стихи, они стали народными.

Какие замечательные стихи у Юрия Кузнецова. Недавно о нем вышла книга. Я думал, что так называемые патриоты, которые его натравливали на меня, носили его на руках, на самом деле ему завидовали. И еще как завидовали, и натраволивали на меня. Он был резким со мной. Но мы обменивались книгами. Только сейчас я понял его жизнь.

- В чем важность этой антологии?

- Поколение Дмитрия Быкова, возможно, образованнейшего из них, и очень талантливого, было воспитано на другой моей антологии «Строфы века», в которой я реабилитировал семьдесят поэтов-эмигрантов. Сейчас я составляю другую антологию – самое начало русской поэзии. Я убежден, что она обязательно и на них повлияет, и после нее появится новое качество русского стиха, появится новая плеяда поэтов, воспитанная на этой антологии.

Безусловно у нее будут и недруги, и даже «заклятые друзья»,но даже и пепел дискуссий, которые она безусловно она разожжет, тоже пойдут в дело, и это пламя многажды высветит очень многое.