Поэтика мифа. Мелетинский
Известно, что Джойс забавлялся сопоставлением своих: глав и с различными частями тела, видами наук и искусств, и тому подобными "классификаторами", создающими дополнительные ряды "решеток". Таким образом, эпико-мифологический сюжет "Одиссеи" оказывается не единственным средством внешнего упорядочения хаотичности первичного художественного материала, но основным, привилегированным в. силу особенной символической емкости мифа.
Обратимся к сравнительному рассмотрению мифологических параллелей "Улисса" со скрытыми и подлежащими выявлению мифологическими темами "Волшебной горы".
Выше отмечалось, что ночные сцены в "Улиссе" имеют отдаленные аналогии в "Волшебной горе", что в обоих романах кульминацию составляет нечто подобное "Вальпургиевой ночи". Как известно, ночной эпизод в "Улиссе" получил название "Цирцея". Цирцея упоминается и в "Волшебной горе": "Бегите из этого болота, с этого острова Цирцеи, вы недостаточно Одиссей, чтобы безнаказанно пребывать на нем!" - говорит Сеттембрини Гансу Кастор пу (т. 3, стр. 344). Самоназвание "Волшебная гора" указывает на мифологическую параллель - легенду о семилетнем пребывании миннезингера XIII в. Тангейзера в плену у Венеры в чудесном гроте горы Гёрзельбург (легенда эта использована Вагнером в опере "Тангейзер"). Здесь "Венера" выступает в роли Цирцеи, неоднократно говорится, что Ганс Касторп "заколдован" (метафорически, конечно). Манновская "Венера" - это мадам Шоша с ее греховным, болезненным и тонким очарованием и моралью пылкой "самопотери". Как сильно мифологизированный символ вечно женственного начала, пассивного и иррационального, она вполне сопоставима с грубоватой мещанкой Молли с ее вечным женским "да" (этим словом кончается роман Джойса) при всем различий их видимых "характеров". На мифологическом уровне противоречие между развратной Молли и верной Пенелопой преодолевается, они сливаются в некоей персонификации матери-земли. Блума примиряет с изменами жены мысль о том, что не только муж, но и любовники могут трактоваться как "ритуальные" жертвы богини. Та же ритуальная мифологема гораздо более подробно развернута в "Волшебной горе".
Любовная связь Ганса Касторпа с Клавдией Шоша во время карнавала (его прямо называют "карнавальным рыцарем") на масленицу, ее исчезновение на следующий день и возвращение через определенный срок с новым любовником голландским богачом Пеперкорном - хорошо укладывается в схему "священной свадьбы" богини, приуроченной к календарным аграрным празднествам. К этому надо прибавить, что Пеперкорн тут же устраивает для всех веселую попойку, имеющую характер вакхического пиршества и названную им самим "праздником жизни". Да и он сам, прославляющий иррациональные силы жизни, парадоксальным образом ассоциируется с Вакхом-Дионисом, разумеется не без оглядки на ницшевскую антитезу Диониса и Аполлона. Самоубийство Пеперкорна из-за наступившего бессилия ("поражение чувства перед лицом жизни", как он выражается, - т. 4, стр. 315) ведет к другой, но весьма близкой ритуально-мифологической параллели - к описанной Фрейзером в его знаменитой "Золотой ветви" ритуальной смене царя-жреца путем умерщвления одряхлевшего царя, у которого иссякла половая, а тем самым и магическая сила. "Царственность" Пеперкорна всячески подчеркивается. Ритуальное умерщвление царя-жреца, согласно реконструкции Фрейзера, совершается после поединка с более молодым соперником. В романе Т. Манна ситуация как бы перевернута: здесь сначала старый Пеперкорн занимает место молодого Касторпа, и последний с этим примиряется, а после того как Пеперкорн своим самоубийством очищает ему место, он не пытается этим воспользоваться. Вместо ритуального поединка - борьба великодуший. Однако своеобразной травестией этого фрагмента мифологемы можно считать поединок Сеттембрини и Нафты, поскольку самоубийство Нафты и самоубийство Пеперкорна, безусловно, не могут не ассоциироваться, вопреки тому что они контрастны по своему внутреннему смыслу. Особая ирония заключается именно в том, что жизненная борьба за женщину принимает форму борьбы великодуший, а интеллектуальный спор переходит в дуэль. Приведенные ритуально-мифологические мотивы тесно связаны с культом и мифом умирающего и воскресающего бога, который занимает центральное место в "Золотой ветви" Фрейзера и на который имеются многочисленные намеки и в "Волшебной горе", и в "Улиссе", а в особенности в "Иосифе и его братьях" и "Поминках по Финнегану", о чем речь пойдет ниже.
