Поэтика мифа. Мелетинский
Полисемантический образ "колодца", символизирующий вход в "нижний мир", временную смерть и воскресение проходящих инициационный цикл Иакова и Иосифа, одновременно означает и колодец - источник собственного подсознания, в котором человек встречается со смертью (тема "Волшебной горы"), и колодец памяти, истории, ибо прохождение через смерть (Т. Манн вспоминает здесь о нисхождении Иштари в царство мертвых в поисках Таммуза) есть и выход за эмпирические пространственно-временные пределы в "вечное" (универсальное) как в "прошлое" и в "будущее", актуализируемые в "настоящем". Миф, таким образом, оказывается разысканием собственных "исторических" корней путем спуска в "преисподнюю" своего и одновременно коллективного сознания. Постепенное погружение в колодец истории, при котором одни события оказываются только мифологической кулисой для других, в конце концов приводят Томаса Манна к некоему "роману души", взятому им не из Библии, а из гностических источников в качестве своеобразного "пролога на небесах" и представленному им как первообраз, архетип процесса одухотворения человеческой жизни, в каковом процессе Манн усматривает один из важнейших аспектов смысла истории, В "романе души" речь идет о преодолении дуализма духа и природы, бога и мира с помощью медиатора-души, которая "влюбляется" в материю и растворяется в ней, так что оказывается необходимым вторичный приход на землю самого духа для освобождения души, погрязшей в земной материи.
В рамках этого "романа души" почти сливаются воедино "грехопадение" и "спасение", происходит самое творение мира, преодолеваются бесформенность и демоничность природы посредством организующей функции духа. "Таково это учение, таков этот роман души. Здесь, несомненно, достигнуто последнее "раньше", представлено самое дальнее прошлое человека, определен рай, а история грехопадения, познания и смерти дана в ее чистом, исконном виде. Прачеловеческая душа - это самое древнее, вернее, одно из самых древних начал, ибо она была всегда еще до времени и форм, как всегда были бог и материя", - говорится в "Иосифе и его братьях" (т. 1, стр. 64). "Дух" и "душа", возможно, являются для Т. Манна эквивалентами сознания и подсознания, "Прачеловеческая душа" звучит по-юнгиански. Впрочем, юнгианство Т. Манна, конечно, не следует преувеличивать; это ясно из общей его концепции мифического как типического. Тем более метафорически нужно понимать использование Т. Манном гностических религиозно-философских представлений, так же, конечно, как и самих библейских сюжетов, толкуемых Т. Манном в плане сближения божественного и природного начала, одухотворения природы. Важнейшим эпизодом в этом плане оказывается, как мы видели, история Иосифа, но духовные поиски начинает еще "урский странник" Авраам, создавший себе единого бога (не только договорные отношения с богом, но самое творение бога и человека оказывается взаимным), а затем Иаков. Подразумевается, что все это движение завершается христианской мифологемой, чем отчасти объясняются христоподобные черты Иосифа. Эту "исторически" развернутую проблему богочеловека у Т. Манна, как уже указывалось, надо понимать не теологически, а в значительной мере как гуманистическую аллегорию исторического развития культуры, нравственного и даже социального прогресса. Этот гуманистический пафос "Иосифа и его братьев" отчетливо вскрыт и в специальной работе Б. Л. Сучкова "Роман-миф", предпосланной русскому переводу (в той же работе правильно показаны позитивные элементы весьма своеобразного манновского "мифотворчества" - см. прим. 162).
