Евтушенко

В "Иосифе и его братьях" эта повторяемость подается не как дурная бесконечность исторического процесса, а как воспроизведение образцов, представленных предшествующим внешним и внутренним опытом, что допускает сочетание циклических представлений с линейными, соответствующее при этом еще специфике данного мифологического материала, и не исключает развития человека и мира. Цикличность в отличие от Джойса дана здесь как обновление и вечное возрождение жизни, а не как безысходная цепь превращений и проклятие исторического "кошмара". Сочетание цикличности и линейности, между прочим, включает манновский образ вращения сферы, предполагающий взаимовлияние "небесных" и "земных" событий, т. е., иными словами, сочетания истории по мифическим образцам и мифа как концентрата исторического опыта. Томас Манн видит в мифе не просто вечную сущность, но и типическое обобщение. Его попытка отождествить "архетипическое" и "типическое" есть известная Дань реалистической эстетике. Нагромождение мифологических параллелей и частичных отождествлений (в том числе самоотождествлений) в отличие от Джойса ограничено рамками имевшего место в истории культуры взаимодействие мифологических систем: оно отражает роль древневосточных мифов и культов в формировании библейской мифологии и преемственную связь с последней христианства. Некоторые параллели подсказаны Т. Манну учеными мифологами-панвавилонистами, считавшими различные древние мифологии едиными генетически. Кроме того, сближение Иосифа с Иисусом имеет место в постбиблейских сирийских текстах, его сближение с Иаковом, Потифаром, Моисеем, известная степень обожествления всех этих фигур характерны для еврейской постбиблейской (мидрашистской) традиции, для которой вообще подобные корреспонденции являются фундаментальными категориями мысли. Образ ангела-проводника (отчасти отождествленного в романе с Анубисом) встречается и в еврейской, и в мусульманской (коранической) традициях и т. п. Особое значение для Т. Манна имели гностические толкования с их принципиальным синкретизмом древней мудрости и христианских мифов. Таким образом, мифологический синкретизм у Т. Манна серьезно поддержан данными истории религии и культуры древнего мира, что не отменяет, конечно, специфичности мифологического синкретизма для мифотворчества XX в.

Что касается повторяемости событий, ситуаций и ролей, то самое существенное отличие манновского романа-мифа от джойсовского заключается в том, что эта повторяемость у Т. Манна в "Иосифе и его братьях" одновременно дается и как универсальное свойство самой истории, и как объективная характеристика "наивной" мифологической ступени сознания библейских персонажей. Подобная двуплановость совершенно отсутствует у Джойса в "Поминках по Финнегану". В "Иосифе и его братьях" носителем предания выступает специально некий Елиезер - домоправитель Иакова и воспитатель Иосифа. В своих рассказах сам Елиезер отождествляет себя с другим Елиезером - слугой Авраама, сватавшим ему Ревекку, и с другими Елиезерами - слугами пращуров Иосифа. В облике некоего "Елиезера вообще", как выражается автор (т. 1, стр. 133), мифическое здесь переходит в типическое. Т. Манн заключает по этому поводу, что "это было явление откровенной идентификации, которое сопутствует явлению подражания или преемственности и, слившись с ним, определяет чувство собственного достоинства" (т. 1,стр. 138- - 139). Это относится и к другим персонажам, не проводившим "четкой грани между своей "индивидуальностью" и индивидуальностью более ранних Авраамов, Исааков и Иаковов" (т. 1, стр. 139). Не умея достаточно четко выделить свое "я", эти персонажи Обычно ориентируются на предоставленные им преданием образцы, схемы и социальные роли: "вневременную, мифическую и типическую свою сущность каждый знал превосходно" (т. 1, стр. 203) - читаем мы. Исав, например, "плакал, потому что ему полагалось плакать, потому что это соответствовало его роли", он "прекрасно сознавал эту свою роль", как "опаленный солнцем сын преисподней", он стал "охотником" "из покорности схеме", "его отношение к Иакову повторяло и переносило в настоящее время во временную действительность - отношение Каина к Авелю", роль Каина "доставалась ему как старшему брату" (т. 1,стр. 144 - 145). Иаков "слился с Ноем, униженным, поруганным, обесчещенным сыновней рукой отцом; и Рувим заранее знал, что так случится, что он и вправду будет Хамом, валяющимся в ногах у Ноя" (т. 1, стр. 109). Когда Иаков находился с Иосифом, ему почудилось, что рука его - "это рука Авраама и лежит она на голове Ицхака" (т. 1, стр. 118), и "Душа (Иакова) была взволнована и окрылена подражанием, повтореньем, возобновленьем. Он был Авраамом, который пришел с востока... Столетий как не бывало. Что было когда-то, происходило сейчас" (т. 1, стр. 169). В другой ситуации Исаак говорил о крови овна, как своей, и блеял (т. 1, стр. 189). Об убийцах похитителей Дины говорится: "В своих действиях они руководствовались поэтическими представлениями... им виделась борьба с драконом, победа Мардука над змеем хаоса Тиамат" (т. 1, стр. 185). Иосиф в качестве развитой индивидуальности свободнее "играет" с возможными ролями, но и он только через подчинение судьбе находит свой путь.