Евтушенко

Во вторник, 22-го, а также 23 и 24 октября «Первый канал» представит уникальную премьеру – фильм, в котором писатель, музыковед Соломон Волков, известный своими интервью с Иосифом Бродским и Дмитрием Шостаковичем, беседует с Евгением Евтушенко.

По словам режиссера Анны Нельсон, это интервью поэта «стало своего рода исповедью в конце его жизненного пути».

– Анна, на каком этапе съемочная группа «Первого канала» присоединилась к организации встречи Волкова и Евтушенко?

– Чуть более года назад Евгений Евтушенко написал письмо Соломону Волкову. В письме Евтушенко сообщал, что готов к большому итоговому разговору и только с Волковым. Соломон Волков обратился ко мне. Я – к руководству «Первого», которое без колебаний поддержало идею кино. По сути, «Первый канал» в моем лице и выступил организатором встречи. За несколько недель до записи нужно было решить множество логистических задач. Встреча требовала участия немалого количества людей и аппаратуры: операторы, камеры, свет, звук, мы с Соломоном летели из Нью-Йорка. Все отправились в Талсу, где нужно было выбрать место для съемки, куда мы могли бы вывозить Евтушенко, которому каждый шаг тогда давался непросто.

– Какова была ваша роль в процессе беседы?

– Во время записи моей главной задачей было сделать так, чтобы о моем присутствии и о камерах забыли и Евтушенко, и Волков. Ведь формат исповеди не подразумевает свидетелей. Напоминать о себе мне приходилось лишь в те моменты, когда речь заходила о событиях, теперь уже понятных только Волкову и Евтушенко. В таких случаях я просила расшифровывать или переговаривать какие-то вещи.

Основная работа началась уже потом, когда в моих руках оказались 50 часов записей разговоров. Мне казалось чрезвычайно важным сохранить формат «диалога». Знаете, о Евтушенко было снято очень много фильмов, и, к сожалению, даже тогда, когда он говорил какие-то очень важные вещи, его зачастую не слышали и не слушали. За штампами «шестидесятничество» или, там, «оттепель» замылилась суть, пропал сам Евтушенко. А мне надо было сделать так, чтоб его УВИДЕЛИ и УСЛЫШАЛИ! Открыли глаза и уши. Именно для этого потребовалось снять еще примерно часов 60, если не больше, исходного материала. На работу над кино ушел почти год. Помимо всего прочего, я несла большую ответственность за то, какими увидит зритель двух великих людей – Евтушенко и Волкова. Для одного – чрезвычайно важная исповедь, для другого – очень закрытого человека – это первое появление на экране.

– Как вы думаете, почему у Евтушенко возникла потребность в подробном разговоре? Случайно, что он состоялся в Америке, а не в России?

– Думаю, потому что, наверное, наступил момент такой. А место – это скорее условность. такой разговор мог состояться где угодно. В том, что он произошел именно в Америке, нет ничего удивительного. Евтушенко уже более 20 лет живет в Талсе, штат Оклахома, а Волков – более 40 лет в Нью-Йорке.

– Кто (учитывая, что инициатива встречи исходила от поэта) вел беседу – Волков или Евтушенко?

– Роли постоянно менялись. Часто Евтушенко не нужны были вопросы, а нужен был понимающий до мельчайших деталей слушатель. А Соломон обладает в таких ситуациях действительно магическим даром слушать и слышать. Но в общем, это был именно диалог. Редкий по составу участников и по содержанию.

– Беседа действительно носит характер финального, итогового интервью?

– Да. По крайней мере, я, досконально изучив всё, что когда-то произносил и писал Евтушенко, могу засвидетельствовать, что прецедентов подобного разговора не было. Он рассказал всю жизнь – от рождения до сегодняшнего момента. После первого съемочного дня мне стало ясно, что все планы и графики катятся в тартарары.

Вместо запланированных 4 часов в день, у Евтушенко хватало сил говорить по 7 часов; вместо перерывов он ложился на диван и продолжал разговор. Вместо обеда он, испытывающий приступы боли в ноге, глотал горстями обезболивающее и т. д. В конце дня, когда камеры выключались, он уже с трудом мог встать. А на утро история повторялась. Это было довольно утомительное время, операторы, не выдерживая многочасовой записи, по очереди лежали на полу, чтоб снять спазм от напряжения в спине. А Евтушенко оказывался самым неутомимым – он был готов говорить-говорить-говорить. Потому что важного накопилось за всю жизнь много.

– Говорят, интервью не только самое полное, но и самое эмоциональное.

– Без сомнений, это было самое откровенное интервью за всю жизнь Евтушенко. Лишенное часто свойственной ему театральности напрочь. Он мог быть резким, ироничным, очень остроумным, использующим меткие словечки. И очень часто невероятно трогательным. Иногда дело доходило до слез.

– Было записано 50 часов, из которых, наверное, в эфир пойдет только десятая часть. Что планируете делать с остальным материалом?

– Остальной материал войдет в книгу диалогов, над которой сейчас ведётся работа.

– Запись проходила до или после операции по ампутации ноги? В каком настроении он был? Что он говорил о старости, болезнях?

– До операции. Но во время записи интервью Евтушенко испытывал острые боли. Нам даже пришлось соорудить некую конструкцию для съемок, чтобы, когда он сидел, его нога все время находилась в горизонтальном положении. Зритель этого, думаю, не заметит. О болезнях и старости Евтушенко не говорил. Напротив, когда включались камеры он преображался, у него расправлялись крылья. Это чудо мы все наблюдали каждый съемочный день.

– Что, по вашим наблюдениям, является в состоянии Евтушенко сейчас определяющим?

– Жажда жизни. Он очень любит жизнь.

– Какие у вас впечатления от семьи, от дома, в котором он живет?

– Мне приходилось бывать в этом гостеприимном доме и раньше. Это уютный профессорский дом в очень тихом городе Талса, любящая жена Маша, двое сыновей. Там красивая осень.

– Какие высказывания Евтушенко, услышанные за 10 дней, стали откровением лично для вас?

– Я бы сказала не суть высказываний меня поразила (хотя сказано было много удивительного), а, скорее, сущность самого Евтушенко. Он – огромный человек уходящей эпохи, которая сейчас забывается. Масштаб личности, если хотите. Он – последний.

– О чем ему было особенно важно сказать? Может быть, он специально просил какие-то мысли обязательно оставить?

– Ему было важно рассказать своих отношениях с Иосифом Бродским. Это драма. Почти Достоевский. Евтушенко мне, кажется, доверял. Он ни о чем не просил. Ему важно было произнести, договорить.