Евтушенко

	Над Бабьим Яром шелест диких трав. 
	Деревья смотрят грозно, по-судейски. 
	Всё молча здесь кричит, и шапку сняв, 
	Я чувствую, как медленно седею.

В Центральной Бруклинской публичной библиотеке 5 декабря состоялось поэтическое представление, которое давали Евгений Евтушенко и его американский переводчик и друг Альберт Тодд. Артистичный, как всегда, Евтушенко мгновенно завладел публикой, хотя это было, честно говоря, не слишком трудно: публика знала на что шла. Спокойная бесстрастность его переводчика казалась немного нарочитой - чтобы подчеркнуть раскованную эмоциальность знаменитого российского поэта. Они вдвоем прекрасно читали стихи Евтушенко: по-английски и по-русски, по очереди или вперемешку, иногда Евтушенко читал сам свои же собственные переводы. Стихотворения и поэмы были и известными, давно любимыми, и новыми, среди которых были стихи о любви, стихи о Мандельштаме, об убийстве Михоэлса, стихи о красном флаге, удивляющие, как и в прежние времена, предельной честностью:

	Прощай, наш красный флаг... 
	Ты был нам брат и враг. 
	Ты был дружком в окопе, 
	надеждой всей Европе, 
	но красной ширмой ты 
	загородил ГУЛАГ 
	и столько бедолаг 
	в тюремной драной робе. 

	Прощай, наш красный флаг... 
	Ты отдохни, 
	приляг, 
	а мы помянем всех, 
	кто из могил не встанет. 
	Обманутых ты вел 
	на бойню, 
	на помол, 
	но и тебя помянут - 
	ты был и сам обманут.

Я оглянулся вокруг, и меня охватило чувство некоторой ирреальности происходящего: в даунтауне, этом темнокожем сердце Бруклина, в замечательной американской библиотеке, которую, кстати, не закрыли для посетителей даже ради выступления знаменитого поэта, собралось несколько сот русскоязычных, в основном немолодых, людей, знавших большинство исполнявшихся стихов наизусть, и они, эти люди, затаив дыхание, слушали своего Поэта - и слышали дыхание своей нелегкой и незабытой молодости. У многих в руках были очень старенькие, часто невзрачного вида книжечки Евтушенко, например издание 1961 года "Библиотечки "Огонька", и можно вообразить, какие испытания выпали с тех пор и на долю этих книг, и на долю их владельцев. В заключительной части программы Евтушенко прочел "Бабий Яр", и у многих на глазах появились слезы, хотя никого из них нельзя было заподозрить, что это стихотворение он услышал впервые.

Прошедшей осенью мировая общественность отметила 55-ю годовщину трагедии Бабьего Яра.

В Вашингтоне в Музее Холокоста не гаснут свечи возле мемориального стенда. Боль воспоминаний усиливается от того, что нельзя забыть, как украинские власти долгое время не признавали, что это - трагедия, в первую очередь еврейского народа. Памятник жертвам фашизма здесь был установлен только в 1976 году. Так что сегодня какой-то памятник над Бабьим Яром есть. Евгений Евтушенко особенно дорог евреям потому, что именно он первый разрушил стену молчания вокруг этого преступления фашизма по отношению к еврейскому народу.

Евтушенко свое, не побоюсь сказать, историческое стихотворение "Бабий Яр", начинающееся словами "Над Бабьим Яром памятников нет", написал после того, как ему показали это ничем тогда не примечательное место дикой расправы над евреями в Киеве. Друг и учитель поэта Александр Межиров не советовал ему читать "Бабий Яр" на встречах и публиковать его, считая, что оно может быть неверно истолковано и евреями, и антисемитами.

Александр Петрович Межиров, даря в 1987 году свою книгу "Теснина" автору этих строк, открыл ее на странице с отрывком из поэмы "Бормотуха" и вписал эпиграф из Льва Толстого: "Патриотизм - последнее прибежище негодяя".

Но что можно Л.Толстому, того нельзя... или можно?

Евтушенко по своей природе не только поэт, но и правозащитник, и это обстоятельство оказалось впоследствии решающим, когда его избирали народным депутатом. Как заметил Альберт Тодд, профессор славистики Квинс Колледжа, в других странах такие личности становятся проповедниками или политическими деятелями. Евтушенко прочел все же изумленной публике стихотворение, и она разразилась овацией. Первый раз оно было опубликовано в "Литературной газете", а второй раз - только в трехтомнике 1983 года. Но даже спустя 6 лет после этого, в разгар перестройки, публикация этого стихотворения (Е.Евтушенко. Граждане, послушайте меня. Стихотворения и поэмы. - Москва, "Художественная литература", 1989) сопровождалась следующим комментарием: "Бабий Яр - овраг в окрестностях Киева, где гитлеровцы уничтожили несколько десятков тысяч советских людей, и среди них евреев, украинцев, русских и других жителей Киева". (Выделено мной. - В.О.)

23 года это стихотворение, переведенное на многие языки мира, запрещалось в Киеве.

Уже началась перестройка, но главные украинские идеологи, помня о "Бабьем Яре", отказывались давать разрешение Евтушенко читать стихи в городах республики.

Как же случилось, что при всем при этом именно украинский город Харьков в 1988 году избрал его, живущего в Москве человека "сибирской породы", своим депутатом в первый свободный Верховный Совет СССР? Сейчас вся эта история практически забыта, а жаль - парадоксальность той ситуации отлично характеризует, на мой взгляд, личность поэта.

Для ответа на этот вопрос нужно вспомнить, что Евтушенко, как и его сверстники по "поэтическому цеху" - Вознесенский, Ахмадулина, Рождественский, Окуджава, пришел в поэзию в конце 50-х годов, когда в Советском Союзе люди очень медленно, осторожно, преодолевая живший в них долгое время страх возрождения сталинизма, стали задавать себе вопросы, как же жить дальше, как вырваться изо лжи, к которой за долгое время притерпелись. Так случилось, что наиболее решительно первыми на эти вопросы стали отвечать молодые поэты, потому что, как известно, "поэт в России больше, чем поэт".

Харьков, город научной и технической интеллигенции, город студентов, артистов и писателей, традиционно тяготевший к русской культуре (что, однако, совершенно не исключало высокий уровень, например, украинского театрального и музыкального искусства), быть может, чуть раньше других украинских городов осознал, что ответы на сегодня волнующие вопросы об отношении к прошлому и о будущем может дать современная поэзия. Может быть, поэтому именно в Харькове, в середине 60-х годов, стараниями старейшего харьковского поэта Бориса Котлярова открылся первый в Советском Союзе книжный магазин "Поэзия", а прилегающая к нему площадь - задолго до перестройки, во время которой, как мы помним, началась "то гульба, то пальба", и переименовывали (не строить же!) все подряд - тоже была названа площадью Поэзии, что, кстати, сделать тогда было далеко не просто из-за почти непреодолимой партийно-бюрократической стены.

Это было время, когда на вечера поэзии попасть было трудно, а в московских Лужниках они проходили с конной милицией. Каждый новый сборник Евтушенко становился событием, за его книгами в магазине "Поэзия" выстраивались огромные очереди, а в зал Центрального лектория приехавшего Евтушенко вносили буквально на руках. Харьковский литературный критик Михаил Копелиович одним из первых написал серьезную аргументированную статью о его творчестве, так что у Евтушенко были все основания любить выступления в Харькове, где у него появилось много по-настоящему любивших его поэзию почитателей и друзей.

В Харькове Евтушенко написал многие, теперь хорошо известные стихи и стихи, посвященные Харькову ("Град в Харькове"), здесь - уже в перестроечное время - была издана его книга "Пропасть в два прыжка" - сборник публицистики и поэзии, написанных в городе или связанных с ним. Нужно сказать, что и сегодня, когда интерес к поэзии повсеместно упал - не только потому, что она на определенном этапе выполнила свою социальную роль, но еще и потому, я думаю, что рыночная экономика, не давшая пока никаких материальных благ большинству людей, породила и рыночные отношения, которые вытеснили все другие отношения,- стихи Евтушенко по-прежнему любимы харьковчанами.

Автор стихотворения "Бабий Яр", один из основателей и вице-президент антисталинского общества "Мемориал", Евтушенко, естественно, не мог пройти мимо событий времен оккупации Харькова немцами, когда почти что прямо за забором тракторного завода, в Дробицком Яру, было расстреляно или заживо похоронено, как и в Киеве, огромное количество евреев. Этому посвящено очень сильное стихотворение Евтушенко "В Дробицком Яру".

Евтушенко любил приезжать в Харьков, потому что даже в те годы, когда его бунтарская поэзия вызывала нервное беспокойство у командиров от идеологии, харьковчане бесстрашно открывали ему свои сердца, открывали двери залов, где он читал свои самые "опасные" стихи, или даже двери своих квартир, хотя это было чревато серьезными последствиями для хозяев. А если не было ни залов, ни квартир, он читал свои стихи на площади Поэзии, рядом с памятником Пушкину или прямо с крыльца магазина "Поэзия". Евтушенко любит вспоминать, как во время одного из таких выступлений он охрип и не смог бы продолжать читать, но харьковчане выручили: из окна верхнего этажа здания, где находится магазин, ему опустили на веревке термос с горячим молоком.

Его стихи ходили по рукам в списках, выходили "самиздатовские" сборники со стихами, которые Евтушенко смог опубликовать только через много лет. Помню, как зал взорвался аплодисментами, когда он с блестящими от азарта глазами, слегка распевая, прочел свое стихотворение о меде, который "в том страшном, в сорок первом, в Чистополе" продавали на базаре, и за ним в очереди стояли и старый художник, обменявший на мед свои единственные ботинки, и "солдат и офицеров жены", и девочка "тянула крохотную рюмочку с колечком маминым на дне".

В 1962 году состоялась премьера Тринадцатой симфонии Дмитрия Шостаковича на стихи Евтушенко "Бабий Яр" и другие, но вскоре она была запрещена. Тем не менее пленка с ее записью попала в Харьков. Мои друзья пригласили меня послушать ее в дом к Марлене Рахлиной - замечательному харьковскому поэту. Не глядя друг на друга, уставившись в магнитофон, мы слушали эти потрясающие музыку и стихи, от которых мороз был по коже. В доме у М.Рахлиной я познакомился и потом сохранял добрые отношения с Борисом Алексеевичем Чичибабиным. Уже тогда его поэзия поражала силой и глубиной чувств, выстраданностью тем, новаторской техникой стиха. Со временем он стал большим русским поэтом, и конечно, встреча его с Евтушенко была предопределена, но она состоялась гораздо позже...

К 25-летию магазина "Поэзия" был выпущен памятный значок тиражом 50 штук, который получили его организаторы, первые продавцы и сотрудники, и еще те, кто добровольно, как тогда говорили - "на общественных началах", помогал этому магазину-клубу. Получил такой значок и я. В свое время перед открытием магазина мы объездили всю харьковскую область и соседние российские в поисках книг для нашего детища. Среди них был сборник Евтушенко "Стихи разных лет" издания 1959 года. Позже у меня были почти все книги Евтушенко, изданные не только московскими, но и периферийными издательствами. Но эта первая книжка, на которой Евгений Александрович после чтения стихов в небольшом кругу друзей написал: "На все чистое и доброе",- для меня самая дорогая.

	Тревожьтесь обо мне 
	пристрастно и глубоко. 
	Не стойте в стороне, 
	когда мне одиноко. 
	В усердии пустом 
	на мелком не ловите. 
	За все мое "потом" 
	мое "сейчас" любите. 
	Когда я в чем спешу, 
	прошу вас - не серчайте, 
	а если вам пишу, 
	на письма отвечайте. 
	Твердите, что "пора!", 
	всегдашним братским взглядом. 
	Желайте мне добра 
	и рядом, и не рядом. 
	Надейтесь высоко 
	и сердцем, и глазами... 
	Спасибо вам за то, 
	Что будете друзьями.

Эта книга всегда со мной, и сейчас она здесь, в Америке. С этой книгой 5 декабря я пришел к Евгению Евтушенко, и теперь на ней появился второй автограф, который отделяет от первого без малого 40 лет.

Не только поэзия, но и активная жизненная позиция Евтушенко импонировали харьковчанам. И поэтому нет ничего удивительного в том, что когда были первые свободные выборы в Верховный Совет СССР, харьковчане назвали своими кандидатами москвичей, чей общественный вес они считали наибольшим: Виталия Коротича и Евгения Евтушенко. Тогда это было непонятно жителям других мест: неужели не нашлось достойных людей в Харькове? На этот вопрос ответил Борис Чичибабин.

- Во время предвыборной кампании,- рассказывает Е.Евтушенко,- я выступал в Харькове около памятника Пушкину. Народ затопил площадь, и в глазах было ожидание чего-то важного, что должно было произойти в стране с нами всеми. Мне шепнули на ухо: Чичибабин здесь... Я попросил Чичибабина прочесть стихи, и пока харьковчане аплодировали, радуясь его появлению, он неловко вытискивался из толпы и шел по единственно свободному месту - по краю клумбы возле памятника, стараясь не повредить цветов, оступаясь в жирном черноземе, держа в руках хозяйственную кошелку, выдававшую то, что он вовсе не собирался выступать.

Чичибабин любил читать свои стихи, но на этот раз вместо стихов он сказал:

- Друзья мои! Мы все знаем Евгения Александровича не только как замечательного поэта, но и как защитника тех, кто каждый день делает нашу жизнь возможной и кто при этом страдает от несправедливости и равнодушия. Вы хотели выбрать меня, но поверьте, никакой пользы для нас от этого не будет. Я человек замкнутый, у меня нет никакого таланта к разговору. Меня в Москве никто не знает, кто прислушается к моему голосу? А Евтушенко знает вся страна и весь мир - может, ему удастся что-то для нас сделать?

К своему избранию Евтушенко отнесся очень серьезно. Он регулярно приезжал в Харьков, принимал избирателей и многим помог, а во время его отсутствия работал организованный им штаб. И не его вина, что нет уже того Верховного Совета, что Харьков теперь для него - заграница, что здесь, как и везде на Украине, к сожалению, победила агрессивная националистическая демагогия. Не до стихов теперь Украине: тем, кто сейчас торгует жвачками и пивом в магазине "Поэзия", стихи не нужны в принципе, а те, кто по старой памяти заходят посмотреть новинки,- не имеют денег, чтобы их купить. Но зато эти последние помнят многие стихи наизусть. Я тоже помню многие стихи наизусть, хотя мне пришлось покинуть мой город. Стихи Евтушенко - среди них.